Эрвин Гольдман - Сопротивление или измена?

Еврей, или что?

На пути к новым познаниям нужно заниматься прошлым. Без корней истории не сможет возникнуть ничего хорошего для будущего. Даже если вы теперь испугались - за это «Хайль Гитлер»!

Я никогда еще не был ни «скандальным нацистом», ни «скандальным антисемитом» ни «просто фанатиком свастики», как это так охотно хотели бы изобразить некоторые евреи. Я всегда задавал вопросы «Откуда?», «Почему?» и «Куда?», и пытался получить знания. Ну, вот мне кажется, как будто бы мои усилия не были бесполезны. Я нашел нить, за которой мне хотелось бы последовать дальше.

Что же произошло тогда, в «злом Германском Рейхе»? Почему в мире вспыхнула ненависть против всего немецкого?

На это есть только один логичный ответ: бессовестные субъекты, увидевшие, что их планы срываются, хотели с помощью войны - которая, кажется, являлась надежным источником дохода - уничтожить Немецкий дух. И да, именно евреи в значительной степени определяли эту историю.

Мотивированный диссертацией Ройбена Кларенса Ланга, я наткнулся на много интересных книг и публикаций, которых сегодня вообще не должно было бы существовать. Я принял вызов и углубился в литературу, которая помогла мне взглянуть глубже. Я позже издам работу господина Ланга в сокращенном виде в форме брошюры.

В начале 2019 года один рабби попросил слова и произнес следующее:

«Ну, для антисемитизма имеется ряд причин. Я хотел бы в особенности коснуться следующего аспекта в этом вопросе. Много белых людей европейского происхождения, как в Северной Америке, так и в Европе, в Австралии и т.д., т.е. людей европейского происхождения, полагают, что их нации, их страны, их культуры и цивилизации уже лежат на плахе, где им готовятся отрубить голову. Они видят опасную угрозу своему образу жизни, своим ценностям, своим социальным нормам и системам, в которых они живут, и которые они хотели бы передать детям и внукам. Причина этого - совершенно безответственная массовая иммиграция. Европа затоплена иммигрантами из Третьего мира. Этот процесс превратился в огромный кризис для тех, кто хочет сохранить подлинные европейские нации именно как европейские нации. Они хотят, так сказать, сохранить Европу как защищенную родину, как своего рода заповедник европейских обществ. Они хотят оставаться европейцами и мочь идентифицировать себя как европейцы. Они хотят сохранить свою культурную эру и теперь чувствуют, что оказались под угрозой. Я подчеркиваю еще раз, они на сто процентов правы. То, что происходит сегодня, это крупномасштабное преступление западных политиков, которые при этом совершают также государственную измену, когда они не только позволяют неконтролируемую, массовую иммиграцию из стран Третьего мира, но еще и способствуют ей. Кроме того, это гигантский исторический акт глупости. И вот люди европейского происхождения ищут виновных в этих процессах. И, да, мы, евреи, всюду на свете, должны признать, что именно евреи принимают самое активное участие в этих движениях иммиграции. В большинстве случаев это неправительственные организации, которые содействуют иммиграции из Третьего мира в западный мир. И поэтому европейцы и американцы делают из этого вывод, что евреи стоят за этой политикой, что речь якобы идет о еврейском заговоре, цель которого состоит в том, чтобы смешивать белых людей, или, по меньшей мере, нанести им непоправимый ущерб. Они считают, что евреи хотят отомстить, так как они за все эти века так никогда и не смогли прочно обосновываться в Европе. С точки зрения подлинного иудаизма Торы это неправильно, так как иудаизм Торы отвергает смешивание, и тем самым также любое наводнение западных стран мигрантами из Третьего мира. Вследствие этого западные страны сами стали бы странами Третьего мира. Белые люди приходят к этому выводу, потому что они видят так много евреев, которые управляют этими движениями миграции и содействуют этим программам. Но это не подлинные евреи Торы». (Источник: «Национальный журнал» (National-Journal) от 09.01.2019)

Мне уже даже почти захотелось сказать, что люблю еврейство - если бы я не знал о махинациях «тех», которые заботились только о том, чтобы вечный культ вины навсегда приклеился к Третьему Рейху.

Еврей доктор Эрвин Гольдман пережил Третий Рейх. Он не убежал за границу - как так многие из его соплеменников. Совсем наоборот: Он даже сам был убежденным национал-социалистом.

И здесь начинается драма - для многих немцев - или для тех, кто ощущает себя немцем. Как же так может быть: еврей и вдруг национал-социалист? Кажется, пожалуй, что не все было так, как мы привыкли считать, не все было только черным или только белым, и не все вписывается в навязанные шаблоны.

Этот еврей с национал-социалистическими желаниями и чувствующий себя немцем, в 1975 году опубликовал книгу своих воспоминаний, свою биографию («Между двумя народами» Zwischen zwei Völkern). Я еще сам пока не решил, следует ли мне оцифровать все это произведение и предоставить его в распоряжение всем желающим. Здесь я хотел бы предложить вам только три главы. И эти три главы – сами по себе – уже весьма интересны. «Еврей, или что?» - здесь ясно выражено.

Генри Хафенмайер, Jude, oder was?

_____________________

Сопротивление или измена?

Примерно с 1934 года мне с самых различных сторон нашептывали, что видные политические личности и высокопоставленные офицеры из ненависти к Гитлеру установили контакты с заграницей. Вероятно, они думали, что именно я должен был особенно обрадоваться такому известию. Тем удивительнее был и остался для них мой ответ, что я всегда отверг бы любого, кто хотел бы добиться чего-то с иностранной помощью или позже с помощью врага. Само собой разумеется, об этом можно было думать иначе.

Каждый человек здесь должен решать сам по своей совести. Мне из-за моей точки зрения не раз приходилось выслушивать резкие слова.

Во всяком случае, я предполагаю, что - если бы я был твердо убежден в том, что самая большая опасность для Германии исходит от Гитлера - я нашел бы средства и методы, чтобы, рискуя собственной жизнью, обезвредить его вместе с его самыми близкими соратниками. Конечно, бывали такие периоды, когда по различным причинам лучше было бы обойтись без насильственного вмешательства в историю; но это, согласно моей точке зрения, не могло бы быть оправданием для такого длительного промедления.

Позже в лагере для интернированных на меня действительно произвело сильное впечатление, когда я увидел все убожество образа мыслей, взглядов и позиций именно высокопоставленных офицеров, чиновников, а также особенно дипломатов, особенно если вспомнить, какими привилегиями они пользовались!

То, что уже было сказано раньше, можно повторить здесь: Ни от одного из бывших имперских министров, государственных секретарей Рейха, руководителей СС, СА и Трудовой повинности я не слышал ни одного критического слова о Гитлере. Не поймите эту констатацию неправильно. Эти люди не были ни слепыми, ни глухими, ни глупыми, и они, конечно, многое видели и оценивали правильно. Даже в беседах об основных вопросах нашей собственной совместной вины они осознанно молчали об ошибках и темных сторонах Гитлера. Мы говорили только о его проблемах со здоровьем и об их причинах.

Само собой разумеется, можно понимать позицию этих «главных виновников» иначе, чем, например, я. Но это ничего не меняет там и здесь. Эта позиция произвела на меня впечатление как признак достойных убеждений и отразилась на мне. Исключением был Шахт, который во время этих разговоров в своих рассказах предвосхитил многое из позже опубликованного им «сведения счетов с Гитлером». С особенной теплотой я вспоминаю о бывшем имперском министре связи докторе Онезорге, который сам был пациентом в лагерном госпитале, и во время тяжелой болезни зимой 1945/46 на протяжении нескольких недель отдавал мне половину своей еды. Точно так же я думаю о руководителе Имперской трудовой повинности Хирле, этом превосходном человеке, которых так редко можно встретить, и с которым я также позже смог поддерживать связь в Штутгарте. Я хорошо запомнил нашу первую беседу, когда, среди прочего, речь зашла о личности Людендорфа, которого мы – несмотря на несколько различающееся отношение к нему – оба искренне уважали.  Хирль как бывший офицер Рейхсвера в деталях знал о развитии Третьего Рейха и в основном также Вермахта, и он прояснил для меня многое, о чем я до тех пор не знал. Хирль и я были убеждены, что Вторая мировая война не была заранее запланирована, а также были уверены в том, что перевооружение немецкой армии в момент начала войны еще не было закончено.

Хирль согласился с моим личным впечатлением от позиции многих оппозиционеров (членов Сопротивления), что они отвергали Гитлера вовсе не по объективным причинам, а по причинам его происхождения («Этого выскочку мы не потерпим»). Прежде всего, мне хотелось объяснить ему, как я как тогдашний «изгой нации» совершенно без какого-либо влияния извне наблюдал за процессами в Вермахте, что в значительной степени было подтверждено произошедшими впоследствии событиями.

Я никогда не сомневался в смелости многих генералов перед лицом врага, но тем больше сомневался я в их гражданском мужестве. Во всяком случае, было и осталось недостойным в этом отношении желание оценивать неудачи и неспособность офицеров также как вину Гитлера. И если даже и так, то разве они, те, которые позже говорили о «военном безумии», не должны были исполнить свой долг, основанный на солдатской традиции, т.е. своевременно устранить – не считаясь с риском для себя - этого «полуобразованного проныру», так как они якобы уже давно осознали, что он причинит страшный вред? Впрочем, было много офицеров, для которых военная присяга и Германия были превыше всего, которые, однако, тогда в лагере в отличие от части их высокопоставленных командиров не говорили в снисходительном и пренебрежительно издевательском тоне: «Да, вы, нацисты!» В этой связи я снова и снова говорил Хирлю и другим бывшим министрам, что, вероятно, только более позднее время правильно оценит то, что Гитлер перед расстройством своего здоровья предвидел как свой долг, но из-за войны и ее исхода не смог исполнить; сопротивление против всего того, что грозит нам, Европе и миру, сегодня. Я всё ещё убежден, что он долгое время вовсе не думал о войне, так как перед ним лежали другие большие задачи, и они требовали всего его внимания.

Так как у моей матери и у меня бывали иногда пророческие сны и предчувствия, которые действительно сбывались, я с 1939 года полагал, что Гитлер тогда осознавал нечто похожее: зловещую военную угрозу Германии со стороны враждебных нам держав. Уже задолго до Третьего Рейха меня мучило ощущение, что мы живем в состоянии только перемирия; так как Парижские (Версальские) договора на самом деле отнюдь не принесли мир. Именно отсюда также мое вступление в «Черный Рейхсвер». И – Хирль это особенно хорошо понимал - гимнастика, забота о физической подготовке молодежи, участие в спортивно-медицинских учебных курсах были для меня, в принципе, ничем иным как выполнением некоего внутреннего приказа, который наряду с осознанием безотлагательной необходимости для здоровья народа основывался и на предчувствии военных конфликтов.

 Когда человек на закате своей жизни оглядывается назад, это может быть только честным рассказом. Но при всей опасности превратного толкования нужно сказать, что я с 1933 года, когда в течение первых месяцев после прихода национал-социалистов к власти еврейские ораторы уже провозгласили священную войну против Германии, считал неизбежной всемирную кампанию с целью ее уничтожения. Отсюда также мое понимание тогдашнего перевооружения, которое сегодня часто абсолютно ошибочно оценивается как направленное только на массовые убийства.

Насколько тяжелым было внутреннее положение со всей этой изменой уже с 1936 года, я узнал позже от моего верного товарища доктора Онезорге. С упомянутого года больше нельзя было провести ни одного пленарного заседания имперского кабинета, так как обо всех конфиденциальных переговорах в полдень английское радио точно и правильно сообщало уже в вечерних передачах того же дня. Кстати, один министериальдиректор министерства иностранных дел, как известно, позже хвастался этим перед комиссией по денацификации и вследствие этого был торжественно признан невиновным.

Я уже тогда - и говорил это также Герингу - все больше был полон тревоги из-за новой большой войны.

Одна хорошая знакомая хотела утешить меня примерно в 1938 году, сказав, что евреи определенно сделают все, чтобы устранить Гитлера и поставить Германию на колени, тогда также и мое положение улучшится. Я ответил ей: «Такой ценой - нет!». И на это она ответила: «Наверное, есть еще больше таких глупцов как вы?». Я упоминаю это только между прочим, даже если такой разговор после 1945 года стал для меня тяжелым бременем.

Ответственность за войну и заговор

Мне хотелось бы способствовать тому, чтобы слухи об исключительной виновности Гитлера и Германии в развязывании войны прекратились. Об этом мы много беседовали в лагере.

Хирль обвинял в первую очередь Советский Союз. На Нюрнбергских процессах, без сомнения, судили и выносили неправильные приговоры в слепой ненависти. К счастью, за прошедшее с тех пор время весь мир это уже понял.

Геринг во всей своей манере был далек от хладнокровного военного планирования, и Гитлер поставил бы полякам совсем другие условия, если бы он непременно хотел осуществить те намерения, в которых его обвиняли. Но, вероятно, из-за поведения великих держав в критическое время августа 1939 года, их предположительно запланированное только на 1940 или 1941 год вмешательство уже раньше проявилось яснее как угрожающая жизни опасность. Мы должны были бы честно уяснить себе, какие упреки были бы брошены Гитлеру в случае его дальнейшего выжидания, если бы другая сторона со всей своей силой через один или два года спровоцировала бы внезапную войну!

Хирль, кстати, в 1941 году открыто говорил Гитлеру - с его точки зрения как старый офицер генерального штаба -  о своих тревогах из-за возможного исхода войны. К сожалению, его опасения стали реальностью. Его несмотря на все это такая мужественная стойкость также гораздо позже еще произвела на меня глубокое впечатление. Я мог понять, что такой мужчина как он должен был осуждать покушение на Гитлера. При всем уважении к позициям и взглядам части заговорщиков он, как и я, из своих самых внутренних убеждения отвергал их методы.

Кроме того, в лагере предполагали, что не в последнюю очередь этот «плебейский народный трибун» после многолетнего промедления должен был быть убит «патрициями». И еще раз, у меня нет – и до сегодняшнего дня нет! - никакого понимания и сочувствия к тому, что кто-то подкладывает портфель с бомбой и потом снова исчезает. Если бы исполнитель покушения со своим портфелем остался бы стоять непосредственно рядом с Гитлером, тогда другие жертвы в бункере хотя бы не были бы напрасны. Большинство людей из верхушки руководства Третьего Рейха, которые были интернированы со мной в лагере, своим честным и смелым поведением по отношению к вопросу общей вины производили совсем другое впечатление.

У меня самого, как товарища, врача, помощника-духовника этих мужчин, и болевшего вместе с ними, было достаточно возможностей познакомиться с этими людьми близко. Кстати, некоторые американские офицеры думали о событиях 20 июля похожим образом.

Осведомленные

«Да, но разве они все не предполагаемые убийцы евреев, те, о которых ты так хорошо говоришь?», можно было бы спросить меня по праву.

Это было почти естественно, что в лагерях и тюрьмах как раз те товарищи, которые с самыми искренними намерениями судили сами себя и думали о своей общей совиновности, также особенно хотели высказаться передо мной. Нам действительно трудно было справиться с этим поиском правды. Тем не менее, мы все отвергали эту злую игру с шестью миллионами мертвецов как недостойную и излишнюю. С другой стороны, также в свое время важные люди - и это они делали вовсе не для того, чтобы выбраться из сферы виновности - утверждали, что под «окончательным решением» должно было пониматься и на самом деле понималось не искоренение, а принудительное выселение. Сначала - как известно – думали об отправке на Мадагаскар, так как все великие державы хотели принимать евреев только в ограниченном объеме; лишь позже - так сказать, как мероприятие в ходе войны – о высылке в трудовые лагеря на востоке.

Кто же на самом деле затем отдал приказ об уничтожении – ответ на этот вопрос не смогли найти даже в этом кругу знающих. Во всяком случае, это также до сегодняшнего дня так и не выяснено однозначно. С уверенностью можно только сказать, что осенью 1944 года Гиммлер запретил последующие убийства, так что в лучшем случае из этого можно сделать вывод, что он также должен был отдать приказ о них. Со времен пребывания в лагере я еще не слышал доказательств какого-то другого истолкования.

Все, что было сказано и написано тогда и сегодня о количестве соучастников преступления, основывается только на предположениях. В одном моменте у меня на основании моего опыта было собственное мнение. Это вопрос, действительно ли в немецком народе так немного людей знали что-то с уверенностью или хотя бы слышали об этих ужасах. Без сомнения, многие на фронте и в тылу были из-за войны полны других забот и тревог, а также у них притупилось восприятие чужого горя.

Когда я благодаря моей деятельности при оказании поддержки и помощи неарийским христианам также, конечно, узнавал о депортациях и связанных с ними ужасных бедах и лишениях больше, чем те, кто был далек от этого, все же, я часто удивлялся знаниям в широких кругах населения, причем, однако, никто не думал об уничтожении. При этом определенно слушание радиостанций противника играло свою роль.

У меня, прежде всего, развилась страшная ненависть в адрес заграницы и мирового еврейства, так как я теперь уже с 1933 года постоянно на своем опыте видел, как тщетны были все просьбы и мольбы об обширной и эффективной помощи во все более отчетливо проявляющейся опасности. И даже так любимые мною во всем остальном швейцарцы в значительной мере запачкались в этом вопросе. Кроме того, здесь нужно сказать со всей ясностью еще кое-что, даже если это не касается непосредственно нас, неарийских христиан; так как организации немецких евреев, очевидно, никогда не хотели иметь с нами никаких дел: это просто неслыханная наглость со стороны находившихся тогда за границей евреев, когда они постфактум бросают женщинам и мужчинам во главе этих организаций упреки за их поведение в Рейхе после 1933 года. Подавляющее большинство из них также в самом трудном и самом безнадежном положении показывали примеры образцовой смелости и чести. Но тем, которые тогда не были в стране, лучше следовало бы подумать о своих собственных чреватых тяжелыми последствиями упущениях и пренебрежениях. Также об этом следует однажды сказать!

Но вернемся к тому, что знал об этом немецкий народ, к вопросу, который до сегодняшнего дня остается спорным для всех сторон. Как уже говорилось, я сам слышал от противников национал-социализма, что из мертвых евреев якобы производили мыло.

Я открыто спросил об этом в СД. С 1943 года я стал очень чутко прислушиваться к сообщениям об уничтожении евреев. Снова и снова я с самых различных сторон узнавал кое-что об этом. Позже это тогда выглядело так, как будто бы я был единственным человеком наряду с моими бывшими товарищами из СД, который кое-что знал и об еще большем догадывался.

В таком контексте снова и снова неизбежно возникает вопрос ко мне: «Почему же вы тогда, тем не менее остались верны?». Такая верность никогда не может быть вопросом разума, так же мало, как мало моя вера чисто интеллектуально ориентируется на поведение церкви, священников и других христиан.

Да, как известно, меня иногда упрекали в преувеличенном немецком самосознании, как и в том, что я, мол, особо акцентирую свое христианство.

Давайте спокойно предположим, что это действительно было так, или, вероятно, это все еще так? Я не знаю этого, но я знаю, что моя вера и тесная внутренняя связь с народом и отечеством в счастье и в несчастье, в горе и в радости, были и остались даром Бога, за который я ежедневно благодарен.

Я всегда должен был нести тяжелую судьбу и пытался не волочить ее. Но я никогда не позволял оказывать на меня давление, принуждать меня, также в том случае, когда я узнал о таком убийстве. Здесь я теперь в действительности стоял между обоими народами; так как я должен был сочувствовать кровавым жертвам и на фронтах войны, и в лагерях смерти. Однако, признаюсь честно, мне было безразлично, как мою позицию оценивают другие люди. Из глубины моей души это пришло ко мне как приказ быть обязанным как можно больше предотвратить и смягчить - но также и с ответственностью нести на себе возможную вину. Нужно иметь мужество, чтобы говорить правду и не молчать смущенно, оправдываясь пробелами в памяти. Только это может быть хорошим наследием для нашей молодежи, которая часто с таким трудом борется в себе самой за прошлое и настоящее.

Снова и снова можно прочесть и услышать о мнимой тишине, которая царит в Федеративной Республике о «еврейском вопросе».

Прежде всего следует – и об этом обязательно нужно часто и достаточно отчетливо говорить – оценивать процессы не обратно во времени от преступлений маленькой кучки жестоких или с ослабленным сдерживанием инстинктов людей, а в их временном ходе развития.

Нет исключительно немецкой вины во Второй мировой войне и нет такой вины в страшном пути многих евреев в руки их убийц. Непосредственные свидетели всего этого развития событий скоро полностью вымрут, и поэтому они должны были бы быстрее задуматься о том, должны ли они и что именно они еще должны представить и добавить к описаниям некоторых так называемых историков и манипуляторов общественным мнением.

При этом речь идет не о «денацификационных сертификатах» для национал-социализма, а о скромных вкладах во все еще такой тяжелый для нас всех поиск истины и честности. При этом люди обязаны задуматься над тем, что было на самом деле!

Вина и судьба

Много лет назад я прочел особенно взволновавшие меня слова Фридриха Людвига Яна: «Немцам могут помочь только немцы, чужие народы ведут нас все дальше к погибели». И весной 1912 года я нашел в очень высоко ценимом тогда журнале «Kunstwart» статью Морица Гольдштайна, который взвалил на меня, молодого кандидата медицины, после многих полных заботами впечатлений за два семестра в Берлинском университете, новое тяжелое душевное бремя в следующих предложениях: «Мы, евреи, управляем духовным владением народа, который отказывает нам в праве и в способности делать это. Этот чудовищный в такой жесткой формулировке факт, который должен взволновать кровь как евреев, так и неевреев, неумолимо требует соответствующих мер. Этот конфликт должен быть разрешен каким-либо способом. Никто всерьез не подвергает сомнению ту власть, которой евреи обладают в прессе». Итак, судьба и вина, несправедливость антииудаизма также из-за частичной ответственности самих евреев. Но с ошибкой, иллюзией и ложью ни один путь не выведет из порочного круга, к стабильному уважению друг к другу поверх всего разделяющего по природе, предупреждающие границы которого всегда нужно уважать обеим сторонам. Слова Яна и Гольдштайна дополняет Шекспир: «Чиня разбой, кричу я первый: "Грабят!", свой тайный замысел осуществляя, вину я взваливаю на других» («Ричард III»).

Во время записи этого ретроспективного взгляда у меня была возможность поговорить с достойными доверия людьми о таких соображениях. При этом я вовсе не узнал от «людей, которых это коснулось», существенных подробностей о возрастающем размере открытой и скрытой напряженности между евреями и народами, среди которых они живут, в Англии, США и Канаде. Зато эти авторитетные лица были совсем независимо друг от друга наполнены боязливой тревогой. Одна принимаемая очень всерьез женщина указывала тогда еще на многое неизвестное в отношении израильтян к арабам. Пусть все эти опасения, которые были высказаны мне, и как они в похожем виде с юности снова и снова были тяжелым бременем для меня, не приведут еще раз к страшным событиям где-то в другом месте в мире или у нас. С честной озабоченностью я уже на первом заседании палаты по денацификации в 1947 году говорил об этом.

И снова и снова я в этой связи думаю о заключительных словах открытого письма, которое Вальтер Ратенау 10 ноября 1918 года написал главному советнику президента Вильсона: «Человечество несет общую ответственность. Каждый человек отвечает за судьбу каждого человека, за судьбу каждой нации». Поэтому было бы также обязанностью подумать о том, что с помощью всемирной травли и десятков тысяч процессов было причинено другим людям, которые также оставались твердыми в их соединении с народом и верой. Это не должно означать взаимного и произвольного снятия полностью всех обвинений. Так легко впоследствии заносчиво осуждать как евреев, так и национал-социалистов за то, что было сделано ими тогда, в соответствующей ситуации. Не просто так было написано: «Не судите, да не судимы будете». Так легко постфактум бросать камни и кричать: «Я бы сделал...» или «Я бы не сделал...» Это напоминает мне также об уже упомянутых разговорах некоторых священников в лагерях для интернирования держав-победительниц о нашей вине. И сегодня они сами узнают о своей вине в упадке церковной жизни. Пожалуй, у каждого есть достаточно заботы, чтобы разобраться со своей собственной виной! По меньшей мере, нужно было только справедливо заботиться о вине других, но всегда с осознанием своих собственных ошибок. Было бы хорошо, если бы известие об этом было осознано каждым столь достойным уважения и с чистой совестью членом «всемирного союза самоуверенных», или еще лучше, чтобы его как клеймо выжгли на их толстой шкуре, под которой другие люди ощущают горячее сердце. И все мы между собой никогда не должны были бы забывать: «Мы стоим вместе в союзе перед Богом и разделяем право и вину».

Во время одного разговора с Герингом речь зашла также о Ратенау, которого Геринг оценивал в целом так же справедливо, как примерно в 1931/32 году Грегор Штрассер оценивал его в доме Виннига в Потсдаме; в то время как сам Винниг видел больше теневые стороны сущности Ратенау. Геринг полагал, что он имел в виду таких людей как Ратенау и других подобных ему, когда говорил о включении евреев в немецкую народную общность. И затем он добавил: «Мне в этой связи было бы абсолютно безразлично, хочет ли какой-то человек быть в религиозном плане иудеем или христианином. Нельзя было бы оценивать кого-то по этому критерию. Важно только одно: безусловное «да» Германии - или четкое «нет»!» После этого Геринг спросил меня: «Задумывались ли вы уже над тем, что подумал или сказал бы Ратенау, вероятно, о вашем пути к национал-социализму?» Я приготовился к длинному ответу: «Господин рейхсмаршал, это часто лишало меня покоя! Ратенау наверняка постарался бы понять меня. Смог ли бы он понять меня полностью, этого я не знаю. Патриотически настроенный; так как он после конца войны также вырос выше себя самого ради спасения Германии. Я знаю о его внутреннем расколе в существенных жизненных вещах, но знаю также и об его истинном величии.

Не часто сущность человека была так разобрана на самые маленькие составные части как у него, врагами и друзьями, или, по крайней мере, они пытались сделать это. Ратенау много занимался социальными реформами, но ему в какой-то мере не доставало внутренней связи с народом, не из намерения, а больше из-за неспособности преодолеть определенную сдержанность. Вероятно, если бы он был помоложе и прослужил несколько лет на фронте во время войны, то он многому научился бы в этом отношении и пришел бы в глубине души к истинному созвучию. Его слова «К молодежи Германии» (1918) также, с другой стороны, не могли бы быть написаны с большей искренностью и верой даже национал-социалистом. Ратенау был бы способен углубиться в мои мысли в стороне от нашей личной судьбы, но он, даже если бы его взгляды не совпадали с моими, все равно никогда не бросил бы в меня камни презрения. Я уже был на могиле семьи Ратенау, но также стоял и у обелиска его убийцам Фишеру и Керну на кладбище в Заалеке. Разве слова на камне там не подходят вполне также для самого Ратенау «Делай, что должен. Победи или умри и предоставь решение Богу»».

Геринг только ответил: «Вы оба – тоже странники между двумя мирами». Тогда я продолжил: «Господин рейхсмаршал, вероятно, не только странники, но и борцы».

Во всяком случае, Геринг ясно осознавал, как Ратенау смог бы сделать еще гораздо больше для целого, если бы он с юности был бы без душевного бремени свободнее внутри.

И Геринг порадовался за меня, когда я, отвергнув ставшую возможной для меня привилегию, стал садовником. Конечно, он в какой-то степени был поражен моим - как однажды передал мне его слова один высокопоставленный руководитель Гитлерюгенда - «мягким упрямством».

«Кровь и почва»

В лагере для интернированных я по медицинским причинам общался также с уже умершим к настоящему времени тогдашним вождем имперского крестьянства (Райхсбауэрнфюрер) Вальтером Дарре, и я особенно хотел познакомиться с ним поближе. У этого была следующая причина: Ратенау, даже если он сам вовсе не подходил к этому или казалось, что не подходил, был убежден в том, что евреи должны покинуть асфальт больших городов и вернуться к простым профессиям в деревне, в частности, стать крестьянами, ремесленниками и садовниками - и это в стороне от всей торговли, причем по возможности на собственной родной земле. Разумеется, Ратенау жестко отказывал сионистам, которые начинали возделывать землю в Палестине; но, тем не менее, эти вооруженные крестьяне были, все же, желаемым олицетворением того, что позже понималось под «мифом крови и почвы», который до сегодняшнего дня часто высмеивают и ругают.

Я знал о тяжелых дискуссиях, которые были у Дарре с Гитлером и Гиммлером, и был рад тому, что теперь я сам тоже мог составить собственное мнение об этом человеке. Еще раньше доктор Онезорге рассказал мне, что Дарре был уволен особенно позорным способом. Лей, как «покровитель рабочих масс больших городов», без всякого понимания боролся с ним. Также Дарре очевидно поссорился с Гиммлером и послал тому назад врученный ему почетный кинжал СС.

В целом Дарре произвел на меня очень хорошее впечатление. Я не хотел бы, чтобы меня поняли неправильно, если я говорю, что он был «господином», «джентльменом» в наилучшем смысле этого слова -  причем без всякого высокомерия.

Также Дарре не произнес ни одного плохого слова о Гитлере и о других, хотя они очевидно нанесли ему тяжелую обиду. Мы иногда сидели вместе вечером и говорили друг с другом. Дарре, естественно, радовался моему воодушевлению по отношению к настоящему крестьянству, моей любви к странствиям по родной земле без склонности к дальним путешествиям, моему опыту садовника и работы на земле в молодежном лагере для сельскохозяйственных работ, моей гордости от того, что я научился проводить прямые борозды плугом, запряженным лошадьми, выдержанному мною испытанию на тяжелых работах во время строительства водопровода вблизи от Гослара и хорошо сданному мною экзамену в рамках повышения квалификации в лагере как поселенца и огородника.

Когда я позже беседовал с одним американским старшим лейтенантом, еще бабушки и дедушки которого эмигрировали из Германии, о Дарре и рассказывал ему о всех этих насмешках, он засмеялся: «Как лицемерили бы те же самые люди, если бы мы рассказали им о нашем «The blood and the land nexus», взаимосвязи крови и земли, атлантическом аналоге «крови и почвы»?»

Абсолютно независимо друг от друга американский офицер и Дарре перешли к разговору об израильтянах в Палестине. Я часто думал об этом, так как Дарре, самый исконный, настоящий немец, и этот американец, еврей по происхождению, во многих отношениях придерживались одного и того же мнения. Можно сказать: «Сегодняшняя правда - это завтрашнее заблуждение» - или также наоборот!

Теперь все это снова особенно волновало меня, когда я, пока писал эту книгу, читал о новых мероприятиях этого рода в Израиле.

Также иногда говорят о «наивной невинности многих сионистов», которые якобы были абсолютно слепы и не видели возможности существования арабского национализма. За ранними переселенцами в Палестину признается беспечная доверчивость. Однако, за двадцать лет войны сионистская увлеченность освобождением прочно соединилась с нетерпимым насилием. Такая большая доля жажды свободы и справедливости, очевидно, исчезла в суете сосуществования. Но также и несчастья, которые принесли арабам Палестины, были и остаются жестоким предостерегающим наследием.

В этой связи важно только то, что, вопреки ожиданиям, мысли и надежды многих людей, среди них Ратенау, Дарре, американский старший лейтенант и я, на государство с реальным воплощением движения «Кровь и почва», все же, так и не смогли исполниться по-настоящему. Также структура кибуцев изменяется с ходом времени. В конечном счете неизвестно, не спасло ли бы внутреннее и внешнее создание государства Израиль в пределах какой-то другой, большой, своевременно предоставленной в распоряжение территории жизнь многим людям.

Вероятно, без большой несправедливости по отношению к арабам на такой родине всех израильтян царило бы большее счастье и мир. Но в далеких частях мира для них ничего не хотели делать - или делали как можно меньше - и до сегодняшнего дня там вовсе не сознают большую долю своей вины - или не хотят признавать ее.

Очевидно даже в молодых государствах из-за урбанизации и индустриализации уже больше невозможно сохранить совершенно здоровое крестьянское сословие как основу целого. Мы ведь уже из своего собственного опыта знаем о связанном с этим уменьшением равновесия между сельским населением и городским населением. Еще несколько десятилетий назад мы могли быть убеждены, что прочное ядро мелких и средних крестьян - это лучшая защита от общественных беспорядков. Ратенау, Дарре, израильские вооруженные крестьяне и многие немцы верили в правду и значение формы жизни, выраженной в мысли о «Крови и почве». Вероятно, наши внуки в результате горького опыта и тяжелыми обходными путями когда-то вернутся к тому, на что в течение последних пятидесяти лет надеялись якобы ослепленные и нищие духом, но на самом деле внутренне более здоровые люди». (Источник: Доктор Эрвин Гольдман «Между двумя народами – взгляд назад», оригинал - Dr. Erwin Goldmann, «Zwischen zwei Völkern – ein Rückblick»)

________________________

И теперь - если вы все же дочитали до этого места - я спрошу вас: Вы все еще думаете, что хорошо знаете историю? Вы еще верите во все эти сказки, которые преподносят нам – после устранения наших старых сборников сказок? Является ли еврей действительно евреем? Что хотел сказать этот раввин - в начале статьи – своими словами? Хотел ли он просто снова охарактеризовать евреев как находящихся «своевременно на верном пути»? Вряд ли у него были честные намерения, в противном случае он вместо «миграции» назвал бы причиной зла ложь участвующих евреев. Так как без этой лжи об истории ни один народ не смирился бы добровольно с такой миграцией!

Пожалуйста, думайте самостоятельно! Не поддавайтесь влиянию средств массовой информации (в еврейских руках)! Логика помогает нам, людям, понимать мир, природу. Думайте логично, и все будет хорошо!