Преступления дивизии СС "Адольф Гитлер" на Харьковщине

Отрывок из статьи Александра Ковальчука: Встреча с «Адольфом Гитлером»

В 1965 году Джузеппе Бьянкани встретился с собкором “Известий” в Риме Леонидом Колосовым: “Может, кто-нибудь признает у вас экс-полковника СС и дополнит наши обвинения”. 

На публикации откликнулся брестчанин Иван Киселев, очевидец харьковской “чистки” 1943 года. Он оказался одним из чудом оставшихся в живых жителей сел Ефремовка и Семеновка Первомайского района, которых постигла участь белорусской Хатыни, чешского Лидице и французского Орадура. 

С его письмом в редакцию ознакомили итальянских товарищей. Те послали Киселеву копии документов и неопубликованные фотографии Пайпера из нацистских архивов. Он опознал эсэсовца, батальон которого свирепствовал на Украине. Бьянкани назвал воспоминания брестчанина “убийственным свидетельством” и оценил факты, приведенные в нем, более ужасными и драматичными, чем произошедшее в итальянском Бовесе. Это одно из самых суровых обвинений войск СС в уничтожении ни в чем не повинного населения с указанием конкретных мест и времени легло в основу обвинений Судом народов войск СС в преступлениях против человечества.

Кровавый оскал 

“Когда началась война, мне исполнилось 15 лет, — говорит Иван Васильевич. — На пятый день войны отца забрали в армию. Один раз он, переодетый в военную форму, забежал домой. Это была наша последняя встреча. 

После Сталинграда в начале 1943-го немцы стали отступать, и наши передовые части вступили в Ефремовку. 12 февраля с запада появилась танковая колонна. Жители высыпали на улицы, думая, что идет подкрепление. Но танки оказались с крестами. Немцы! Наших солдат было мало — кто куда! Как стало известно, в села Семеновку и Ефремовку вступил 3-й батальон 2-го мотострелкового полка бронетанковой дивизии “Адольф Гитлер”. Жителей деревни загнали в сараи и погреба. В нашей хате расквартировался командир батальона с адъютантами, которого я хорошо запомнил. Как я узнал позже, это был Пайпер. 

Когда есть стало нечего, жители семьями потихоньку подались к родственникам и знакомым в соседнее село Семеновку, где немцы не стояли. А вечером 16 февраля загорелась одна сторона Семеновки. 

17-го, как только рассвело, услышали стрельбу. Говорили: “Это немцы кур стреляют”. Из окон увидели, как немцы с автоматами и пистолетами направились к соседу, деду Селивану, что жил через дорогу. Вывели во двор его, старуху, его детей, внуков. И в упор — та-та-та! — всех положили. 

В нашей хате дети кричали, матери закрывали им рты. Из другой хаты вывели женщин с детьми — там была и моя сестренка Клава 13 лет, что пошла к подружке. Подогнали их к глубокому колодцу на улице и стали сбрасывать внутрь. А потом туда — гранату! Бросали гранаты и в погреба, битком набитые людьми. (После войны стало известно, что поводом для расправы с жителями прифронтовых деревень послужил эпизод обстрела красноармейцами фашистского самолета, который приземлился на окраине Ефремовки. — Авт.) 

Вдоль улицы — выстрелы, крики. И вдруг из-за угла — трое эсэсовцев. Встали у входа, как мясники: белые маскхалаты в крови: “Рус! Вэг!” Выходи, значит. Поняли, что настал наш черед: пришла “расстрельная команда”! Как сейчас, вижу их страшные глаза и лица. Первой вышла хозяйка с детьми. Ее тут же расстреляли из пистолетов. 

Мать сказала мне: “Ну, пошли, сынок. Будем все вместе умирать”. Обнялись. Я как окаменел. Она, держа за руку 4-летнего братика и 8-летнюю сестру, упала у входа сразу. Я из окна видел, как кровь текла по ее лицу. Она из последних сил приподнялась на руку, стараясь спрятать под себя детей. Но немец полоснул ее и девочку из автомата. Из ее полушубка на снег выпал горшочек с распустившимся красным цветком, который она взяла с собой из дома. Немец пнул его ногой. В это время братишка, подвязанный материнским платком и в обутке не по размеру, выполз на снег из-под матери: “Не стреляйте! Не убивайте!” Но каратель хладнокровно поднял его — и в лицо из пистолета. Потом бросил в снег. 

Я, как и многие, упал на пол вниз лицом и не шевелился. Эсэсовцы зашли в хату и в упор стали расстреливать лежачих. Женщины застонали: “Застрели меня, детей не трогай!” 

Немцы сели на скамейку, достали спиртное и стали пить. Потом несколько выстрелов сделали — и снова пить. Вокруг стонали и текла кровь. Глаза, ноги и живот горели, но я чуть дышал. Ныли ожоги на руке, ноге, голове — их задело по касательной. Стрельба закончилась, шевелились раненые. И тут — вторая команда, которая добивала. Меня с размаху ударили сапогом в бок, пытаясь перевернуть, но я не выдал себя. Лежал, будто мертвый. Потом — третья команда “очистки”. А четвертая подожгла все хаты и сараи. 

Когда угол хаты обвалился, выбирался наружу. Глянул на свой полушубок: он весь посечен пулями, а куски черепов женщин и детей (видимо, каратели стреляли разрывными пулями) прилипли к нему и сапогам. Надеясь спрятаться, пополз в сад, что за домом, а за ним — к пруду. Услышал губную гармошку, а на льду — хоровод приплясывающих гитлеровцев. Посередине лежала обнаженная женщина, ее голова свисала головой в прорубь. Я незаметно вернулся обратно. 

Увидел, как соседская бабка ползла в погреб, держа в руках подушку. Но тут на улице появился танк с эсэсовцами на броне. Эти нелюди привязали ее к ставням окна — и прямой наводкой по ней из пушки! Я успел доползти только до середины улицы. Лежал в снегу, как будто убитый. И тут рядом из горящего сарая выскочила тетя Поля с двумя девочками — лет 5-ти и 8-ми. Фашисты схватили их, облили бензином и подожгли. Бедная мать кричала не своим голосом и тушила детей. Три человеческих тела горели, как факелы! А эсэсовцы гоготали. Потом из автоматов хладнокровно добили жертв. 

Видимо, в это время я шевельнулся, и каратели меня заметили. Приказали подняться. Я встал на колени: ни слез, ничего, словно это не со мной происходит. Только почувствовал, как чем-то обожгло лицо и голову. Я свалился в снег. Танк двинулся на меня. Не знаю, каким чудом, но, оказавшись под ним, на несколько сантиметров повернулся в сторону — и остался жив. 

В тот вечер эсэсовцы покинули наши села. Я поплелся к себе домой, в Ефремовку. На перекрестках и улицах, в огородах, как живые, на снегу лежали школьные товарищи, знакомые дети, подростки, женщины. По погибшей матери ползал закоптелый, как негритенок, грудной ребенок, который пытался губами найти ее грудь. Соседская девушка Фрося лежала в обнимку с одноклассницей. Обгоревшая лежала и первая школьная красавица Катя Александрова. В одной из хат на столе для разделки шкур я увидел распятую молодую женщину, чьи ладони и ступни пронзили штыки. И везде кровь, кровь, кровь... 

Наша хата была сожжена. Во дворе валялся отцовский портрет, но не было сил его поднять. Вдруг по улице пробежали женщины с криком: “Спасайтесь — добьют!” Оказалось, у Ефремовской церкви фашисты согнали стариков, мужчин и подростков, чтобы те очистили от снега дорогу для танков. Когда очистили, немцы с собаками загнали их на амвон и уложили всех из пулеметов. Потом забросали соломой, облили бензином и подожгли. Тела некоторых превратились в скелеты, подпирающие стены..." 

По официальным данным, от рук эсэсовских палачей в те страшные дни — 16—18 февраля 1943 года — в деревнях Ефремовка и Семеновка погибли 872 человека — мужчин, женщин и детей. 

Поэтому можно понять ненависть к фашистам 15-летнего парнишки, которого под Харьковом как сына полка приняла к себе часть 57-й армии. Он, доставив на передовую обед и боеприпасы, пока бойцы принимали еду, вместе с корешем выпустил по немецким позициям всю пулеметную обойму. Немцы в отместку ответили минометным огнем. За что Ваня получил нагоняй от командира. Как допризывник шел со сверстниками за фронтом и в 1943—1944 годах участвовал в разминировании освобожденной территории Украины. В декабре 1944-го его призвали в запасной полк, который готовили к отправке на фронт. Но не успели: война закончилась. 

...Три года после расстрела в Семеновке он разговаривал, заикаясь от пережитого. 

Примирение и милосердие? 

Осенью 1943 года в Ефремовку пришла похоронка: незадолго до прихода наших войск отец умер от ран, полученных при освобождении Смоленской области. Так Ваня остался круглым сиротой. 

В этом году на месте сгоревшей церкви в деревне Ефремовка благодаря председателю партии “Вiдроджэння” Василию Гладких, начальнику железных дорог Украины, возвели мемориальный комплекс, посвященный жертвам трагедии 1943-го года. На его стелах увековечены 872 фамилии. На открытие пригласили Ивана Васильевича. Это нужно не мертвым... 

Иван Васильевич прослужил в армии три десятка лет — от рядового школы механиков до замкомандира Центральной перевалочной базы Минобороны в Бресте, откуда в 1973 году демобилизовался. 

Подполковнику в отставке умом понятно желание немцев — ветеранов Второй мировой заслужить милосердие и покаяться в своих грехах, списывая все “издержки” войны на приказы командиров. Но разве может сердце забыть и простить ужасы расстрелов трех поколений в своей родной и соседней деревнях, злодеяния Иоахима Пайпера и его соратников из дивизии СС “Адольф Гитлер”? 

====

Воспоминания, изобилующие невероятным бредом о "немецких разрывных пулях" и о расстреле прямой наводкой из танка бабки, привязанной к ставне, содержит массу нестыковок. "Очевидцу" было 15 лет и в 1943 году, хотя в 43-м ему должно было быть 17 и его должны были призвать в армию. В одном месте он пишет что "все хаты были сожжены", а после этого "В одной из хат на столе для разделки шкур я увидел распятую молодую женщину, чьи ладони и ступни пронзили штыки". А штык у немецкого солдата был в солдатскую книжку вписан. "На льду — хоровод приплясывающих гитлеровцев. Посередине лежала обнаженная женщина, ее голова свисала головой в прорубь...". А  И т.д. и т.п...